в вулканьем котле, на естественной сцене есть место для этих троих гиена и гений приходят к геенне геенна не смотрит на них
гиена терзает, грызёт понемногу козлиную ногу, мохнатую ногу какой-то приблудной родни геенна вздымает к небесному богу свои кулаки-головни
лишь дымное варево в каменной шкуре достанется вашей и нашей культуре но есть расписной черепок - там гений стоит в чернолаковой буре без всякой поддержки для ног
Мышка с лягушкой встречаются в узкой канавке. Ил в глубине, как зелёные нежные сливки. Мышка заводит своё - про целебные травки. В теле лягушки дрожат насекомые гифки.
Солнце становится маленьким розовым шаром, катится в милые лапки к несносным обжорам. Ждут на корнях спиногляды, разящие жалом. Бедная мышка, не быть ей коммивояжёром.
Жар, слепота, появление острых мурашек. Вниз опускаются мушки танцующих мошек.
И шепчет лягушка: ну-ка, бросай саквояжик. Где там твой ножик?
Сухой берестой и дровами включи дорический ордер кирпичной печи. Всё ярче и всё беззаконнее внутри разгорается искра одна. И слышно: "Огония - наша страна! Сражайтесь во имя Огонии!"
Ревёт, разрастаясь, солдатский костёр. Порушена крепость, и мрак распростёрт. Из глины - коробки вагонные. И души, примерив седую шинель, клубами летят в закопченный туннель: снаружи, по слухам, Магония.
Сновидцу тревожно: неполон сюжет. Их пепельный враг непременно солжёт. Из искры не выдуешь искренность. Горячей рукой проведёшь по лицу и вновь без конца принуждаешь овцу скакать через лунную изгородь.
Засахарился мёд и хлеб засухарился. Не в этом ли саду фонарики висят? Узнал свою тоску и с ней разговорился. Не здесь ли выдают пожизненный инсайт? Физалисом шуршит отчётливая полночь, и теплится лицо, как розовый лоскут. Не к этому окну - там выдают беспомощь, и делают инсульт, и бестолочь толкут. Зачем же ты - туда? Не место для вопросов. За маленьких крысят, лосят или цыплят. На тросиках лозы, стальных прочнее тросов, не в этом ли саду фонарики висят? Засохшая вода - сугробами у входа. Засухарился хлеб и твёрдо, глубоко засахарился мёд. На статую из мёда пролейся, молоко, пролейся, молоко! Инсолт, а не инсайт отщёлкивают счёты. Узнал свою тоску и обратился: брат, не горбись, не кривись - ну что ты, что ты, что ты? Не в этом ли саду фонарики висят?
Марфа мыла рану, словно мыла раму. Словно грязь и копоть, рану оттирала. Но так и не оттёрла. Маня мыла рану, как улику. Знамо, думала устроить суд, шумиху, драму. Но рана-то смертельна. А другая Маня прикасалась к ране, словно поклонялась ужасу и сраму. Но рана-то остыла. Раненый очнулся лишь на третьи сутки, очень удивился, даже улыбнулся, а какие шутки? Раны-то открыты! Он ответил: "Мани и сестрица Марфа! Не мешайте ране быть - она за Марка. А другая рана - ради Иоанна. Это мне на память. Для Луки, Матфея я не буду жаден. Прочих пожалею парой-тройкой ссадин". "И Иуду тоже?" - "Даже и Иуду. Есть места на коже, где чесаться буду". Жёны засмеялись. "Но, должно быть, странно. Разве не мешают раны постоянно?" "Лишь одна мешает - хрипы в ней, шумы, самая большая. Это для Фомы".
У меня для вас очень странный рождественский подарок. Цикл стихов о том, как Рождество возвращается в постапокалиптический мир. Но и не только об этом:)
КОЖЗГСФ
1. Mon снимает штаны. Tue свой килт надевает. Wed поправляет застёжку на юбке. В белых перчатках нам гаммы сыграет Thu. Fri примеряет куртку драконьей кожи. У Sat картуз на четыре размера больше. Sun - это свежая голизна. ( Collapse )
Не люблю космическую скорость и пугаюсь высоты. А люблю, когда, погладив каждый колос, ветер падает в кусты. Темноты уютный бархат накрывает мясорубку дня. И цветы отчётливее пахнут, запираясь от меня. Попрощались с рюшами-оборками, пуст и беден каждый дом. И луна стоит у них за шторками маленьким слепым пятном. Их лесная поэтическая школа так причудлива, изысканна - хоть плачь. Их мука тончайшего помола. И божественный калач. Но никто с цветами не обедал, тают их труды и дни. Протяни до греческих календул - может быть, напишешь, как они.
